Февраль: Роман-хроника в документах и монологах - Страница 58

— Заходите,— сказал Родзянко,— присаживайтесь.

— Все улицы полны народу, пришлось идти пешком.

— Привезли?

— Да, документ здесь. Вот он, пожалуйста.

— Можете говорить, здесь все свои.

— Александра Федоровна отказалась. Подписали Павел Александрович, Михаил Александрович и Кирилл Владимирович. Последний присовокупил: «Совершенно согласен, это необходимо».

— А Михаил? Кочевряжился?

— Ни секунды. Сказал, что иного выхода нет, но беспокоился — не поздно ли?

— Боюсь, что поздно,— помолчав, говорит Родзянко и протягивает нам документ для ознакомления.

— Я такого же мнения,— кивает адвокат,— когда я шел по городу, я понял, что массу этот документ уже не удовлетворит, ей нужна великая жертва.

— Может быть, может быть,— угрюмо проворчал Родзянко и повернулся к Милюкову: — Павел Николаевич, распишитесь в принятии документа.

Милюков расписался на копии, Иванов ушел. Когда дверь за ним закрылась, я поднялся и сказал:

— Господа! Все эти дни меня мучила одна мысль: как спасти монархию? Сегодня я пришел к выводу, что спасти монархию можно, если мы... пожертвуем монархом.

Стало очень тихо, так тихо, что было даже слышно, как тикают часы у Родзянко.

— Я все время веду переговоры со ставкой,— сказал Родзянко.— Я сообщил им, что необходимо принять какие-нибудь экстренные спешные меры. Вчера казалось, что достаточно будет ответственного министра и манифеста о конституции, но с каждым часом промедления становится все хуже, требования толпы растут. Опасность угрожает самой монархии... И мне тоже показалось, что все сроки прошли и что, может быть, только отречение государя императора в пользу наследника может спасти династию... Генерал Алексеев примкнул к этому мнению.

— Так что же вы медлите? — закричал я.— Вам надо немедленно выехать навстречу государю.

— Железнодорожники не дают поезда без санкции Совета,— сообщил Шидловский.

— Дожили...— заметил Милюков.

— Ничего, обратимся к Совету,— быстро говорил я,— главное — не терять время. Я сейчас кого-нибудь командирую в Совет...— И направился к дверям.

— Сделали меня революционером,— тяжело вздохнув, произнес Родзянко.

СУХАНОВ. Заседание Совета уже началось. Вначале картина напоминала вчерашнюю: депутаты сидели на стульях и скамьях, за столом и по стенам; между сидящими, в проходах и в конце залы, стояли люди всякого звания, внося беспорядок и дезорганизуя собрание. Затем толпа стоящих настолько погустела, что пробраться через нее было трудно, и стоящие настолько заполнили все промежутки, что владельцы стульев также бросили их, и весь зал, кроме первых рядов, стоял беспорядочной толпой, вытягивая шеи... Через несколько часов стулья уже совсем исчезли из залы, чтобы не занимали места, и люди стояли, обливаясь потом, вплотную друг к другу; «президиум» же стоял на столе, причем на плечах председателя висела целая толпа взобравшихся на стол инициативных людей, мешая ему руководить собранием. На другой день исчезли и столы, кроме председательского, и заседание окончательно приобрело вид митинга в манеже...

На председательском месте на столе Н. Д. Соколов, геройски не сходивший с него до самого вечера и энергично управляющий бушующим под его ногами морем шинелей, совершенно подавивших черные рабочие фигуры. На ораторской трибуне, то есть на столе, сменяли друг друга солдаты. Молоденький солдат, подняв над головой винтовку и потряхивая ею, захлебываясь и задыхаясь, громко выкрикивал слова радостной вести:

— Товарищи и братья, я принес вам братский привет от всех нижних чинов в полном составе лейб-гвардии Семеновского полка...— В собрание, оторванное от деловой насущной работы, вновь хлынула струя энтузиазма и романтики.— Мы все до единого постановили присоединиться к народу против проклятого самодержавия, и мы клянемся все служить народному делу до последней капли крови!

Речь семеновца сопровождалась бурей рукоплесканий.

Это общее восторженное настроение сломал доктор Вечеслов, старый меньшевик, искусный врач, говоривший о политике даже во время выстукивания, выслушивания и впрыскивания дифтерийной сыворотки. Взобравшись на стол, страшно нервничая и задыхаясь, он быстро заговорил:

— В городе неспокойно! Есть случаи разгрома магазинов и квартир. Вчера из тюрем вместе с политическими вышли уголовники. Это они и черная сотня грабят и поджигают. Им помогают переодетые жандармы, чтобы спровоцировать свалку и анархию. Где же милиция? Что делает Совет? На Петроград движутся полки с фронта... Мы будем раздавлены.

Внезапно из дверей раздался возбужденный крик какого-то студента с винтовкой в руках:

— Товарищи! Николаевский вокзал... занят... Прислали для подавления революции... 177-й пехотный полк... Заняли Николаевский вокзал... Сейчас на Знаменской площади с ними сражение... Мне только что сказали... У них броневики, пулеметы... Расстреливают...

В зале стало тихо. Я увидел, как большевики потянулись к выходу. Вдруг, точно в подтверждение услышанного, за окном четко и злобно застучал пулемет. Все оцепенели. В коридоре раздался крик: «Казаки!» Откуда они могли взяться перед дворцом и почему не слышно ничего похожего на перестрелку — никто себя не спрашивал. Топот тысяч бегущих ног был ответом на этот вздорный крик. В битком набитом зале Совета тоже началась довольно постыдная паника. Одни депутаты полегли на пол, другие бросились бежать неизвестно куда.

Никаких сомнений не было: если бы то были действительно казаки или какая-либо нападавшая организованная часть, хотя бы численно до смешного ничтожная, то никакого спасения ниоткуда ждать было нельзя, революцию взяли бы голыми руками.