Февраль: Роман-хроника в документах и монологах - Страница 7

Они знали, что я разгадала их коварство, и платили мне ненавистью. Боже, какие мерзости они распускали!.. И о моей связи с государем... и о... близости к Григорию Ефимовичу... Как это гадко и низко. Но я была уверена, что господь не оставит нас. Что с помощью Протопопова мы раздавим этих родзянко, гучковых, милюковых — мерзавцев, покусившихся на священную особу государя... Боже, кто мог тогда предположить? Чем я прогневала тебя, господи?

Расстроенный разговором с Родзянко, бледный и молчаливый государь сидел по правую руку от государыни рядом со мной и оживился только тогда, когда пришел Александр Дмитриевич Протопопов. Государыня и ему подала чашку чая. Усаживаясь за стол, по левую руку государыни, он сразу же сказал:

— Его величество может ехать к доблестным войскам нашим абсолютно спокойно. Мы полностью владеем положением. Нет повода для серьезного беспокойства.

— Может быть, все это и так, Александр Дмитриевич, как вы говорите,— государыня повернулась к мужу,— но этот внезапный отъезд Ники меня волнует. И я, и беби, и девочки, и Аня — мы все будем очень скучать без тебя.

Я была чрезвычайно благодарна государыне, что она не забыла назвать и меня. Государь мягко улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Я чувствовала, как он успокаивается, и хотела завязать поверхностный светский разговор, дабы не утомлять государя, но великий князь Михаил проявил в этот момент явную бестактность, за что был награжден недвусмысленным взглядом государыни. Он сказал так:

— Николя, я хочу просить тебя непременно отложить отъезд в ставку. Не то время. Умы возбуждены! В конце концов, все их требования сводятся к тому, чтобы Родзянко стал премьером и сам бы себе подбирал министров. Стоит ли нам ко всему, что есть, присовокуплять еще один фронт — мы и Дума?

— Ваше высочество,— вмешался, слава богу, Александр Дмитриевич,— идея министерства, ответственного перед Думой,— гнила. Император не может отдать ни пяди своей власти. Он миропомазан, и посягающий на его власть — преступник перед богом и людьми.

Государыня тоже не выдержала:

— Фу, Миша, этого от вас я не ожидала. Вы хотите, чтобы мы расписались в бессилии? Всех этих родзянко, гучковых, милюковых и кедринских...

— Керенский,— улыбнувшись, поправил государь.

— Какая разница! Всех их надо повесить за ужасные речи. Военное время! Ники, все жаждут и умоляют тебя проявить твердость.

Но государь хотел, чтобы брат выговорился до конца, и он снова повернулся к нему, предлагая продолжить.

— Мне кажется, что Александр Дмитриевич настроен чрезмерно оптимистично. Но я располагаю его же документами, вот последние донесения охранного отделения! — Великий князь достал и бросил на стол пачку документов. Государь не притронулся к ним. Тогда Михаил взял первую попавшуюся бумажку и стал читать: — «Острое раздражение, крайняя озлобленность, возмущение. Подобного озлобления масс мы еще не знали. В 1905 году настроения были лучше. Вся тяжесть ответственности возлагается ныне уже не только на совет министров, но и на верховую власть, делаются даже дерзкие выводы».

— Какая низость! — воскликнула государыня.

— А теперь, Николя,— продолжал великий князь,— посмотри, умоляю тебя, на резолюцию: «Больно осторожно составлен доклад, видимо, наиболее острые моменты не отражены. Дайте указание начальнику охранного отделения, чтобы особо в этих вопросах не стеснялся, ближе к истине». Вот что происходит! — продолжал великий князь.— И в такой момент вы допускаете возможный отъезд государя? Мотивы этого согласия мне не ясны.— Михаил в упор, не скрывая ненависти, посмотрел на Александра Дмитриевича.

Мы с государыней такого поворота совершенно не ожидали. В эти минуты я молила бога, чтобы Александр Дмитриевич оказался на высоте. И господь меня услышал.

— Все, что вы прочитали, ваше императорское высочество,— незлобиво начал говорить Александр Дмитриевич,— лишний раз свидетельствует, что министерство внутренних дел находится в курсе всего, что происходит в государстве, а министр не зря ест свой хлеб. Любой шаг, даже жест, угрожающий государю, в каких бы кругах он ни делался, становится мне известным максимум через час-два. Могу присовокупить к тому, что вы прочли: мы одинаково серьезно предупреждены о возможных революционных вспышках как в среде рабочих, так и о предполагаемом дворцовом перевороте, который помышляют совершить некоторые круги... Правда, пока только помышляют, дальше разговоров дело не идет, но таких разговоров, которые — увы! — затрагивают и дворцовые сферы.

Государь очень заинтересованно и благосклонно слушал Александра Дмитриевича. Мы с государыней были рады его успеху.

— Что касается рабочих...

Нет, безусловно, Александр Дмитриевич сегодня был в ударе!

— С вашего соизволения мы значительно увеличили штаты полиции и жандармерии. На случай беспорядков разработан подробный план подавления с учетом опыта пятого года. Скажу больше, я уже сегодня мог бы схватить всех зачинщиков и главарей. Но, полагаю, рано... Пусть высунутся. Мы преподадим им такой урок...

— Берегите себя, Александр Дмитриевич,— сказала государыня,— вы очень нужны России.

— Благодарю вас, ваше величество. Что касается Думы... Как я вам уже докладывал, Думу полагал бы необходимым распустить.

Государь согласно кивнул, взял приготовленную папку и протянул ее Александру Дмитриевичу.

— Я заготовил соответствующий указ. Передайте его председателю совета министров. Но... Пусть обнародует его именно в тот момент, когда положение к тому обяжет. Ни раньше, ни позже. Число проставите сами.