Февраль: Роман-хроника в документах и монологах - Страница 70

Поскольку на предстоящей встрече вопрос о персональном составе Временного правительства должен был стать одним из первых, П. Н. Милюков счел данный момент наиболее удобным для сообщения М. В. Родзянко о замене его кандидатуры на пост премьера кандидатурой князя Львова.

П. Н. Милюковым было заявлено буквально следующее: «Уважаемый Михаил Владимирович, для того чтобы на предстоящем совещании не вызывать схватки вокруг вашей кандидатуры и не завести все дело в тупик, партия, которую я имею честь представлять, выдвинула на пост премьера князя Львова, как человека наиболее популярного в широких кругах демократии и приемлемого для представителей Совета. Вопрос этот уже со всеми согласован. Я надеюсь, вы понимаете, как сложно мне, человеку, который вас так горячо любит, объявлять вам об этом, но благо России должно быть выше наших самолюбий».

М. В. Родзянко встретил это сообщение полным молчанием. Чтобы помочь ему как-то выйти из щекотливого положения, П. Н. Милюковым был сделан намек на невозможность соединения в одном лице власти законодательной и исполнительной. Эта тема была М. В. Родзянко горячо подхвачена и развита.

— Я и сам собирался отказаться,— заявил он,— ибо мне сейчас оставлять Государственную думу без головы, приняв в свои руки власть исполнительную, также совершенно невозможно, так как Дума сейчас распущена и выбрать мне заместителя не представляется возможным.

П. Н. Милюков согласился с этим мнением и присовокупил, что и на посту председателя Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко еще много пользы принесет своей родине. Больше к этому вопросу мы не возвращались, так как было объявлено о прибытии представителей Совета.

СУХАНОВ. В начале первого часа ночи мы — Чхеидзе, Соколов, Стеклов и я — собрались в преддверии думского комитета. С Некрасовым было предварительно договорено, что беседа будет касаться общего положения дел и условий поддержки Советом Временного правительства. Ждать утреннего решения Совета по этому вопросу мы не могли, так как события и жизнь нас подталкивали. Керенский пошел вперед, и теперь мы ждали его возвращения. Нас, людей из другого мира, обступили офицеры и другие люди «правого крыла», расспрашивая о положении дел, интересуясь нашими планами. У Стеклова в руках был лист бумаги с условиями.

Вернулся Керенский. Нас пригласили в комнату заседаний думского комитета. Это была, очевидно, какая-то бывшая канцелярия, с целым рядом казенно расставленных канцелярских столов, обыкновенных стульев, было еще два-три разнокалиберных кресла, стоявших где попало, но не было большого стола, где можно было бы расположиться для чинного и благопристойного заседания.

Здесь не ощущалось того хаоса и столпотворения, какие были у нас, но все же комната производила впечатление беспорядка: накурено, грязно, валялись окурки, стояли бутылки, неубранные стаканы, многочисленные тарелки, пустые и со всякой едой, на которую у нас разгорелись глаза и зубы.

Направо от входа, в глубине комнаты, за столом сидел Родзянко и всю ночь периодически пил содовую воду. У него было убитое лицо, и он, насколько я помню, не сказал ни одного слова. У другого параллельного стола лицом к нему сидел Милюков над пачкой бумаг. В середине комнаты на креслах и стульях расположились будущий премьер Г. Е. Львов, Шидловский, Шингарев, кто-то еще. За ними — больше стоял или прохаживался — Шульгин.

Во время заседания большинство названных хранили полное молчание. В частности, глава будущего правительства князь Львов не проронил за всю ночь ни слова... И Керенский, расположившийся на одной линии с Милюковым, сидя все время в мрачном раздумье, почти не принимал участия в разговоре.

Обменявшись рукопожатиями, мы уселись на стульях в ряд, в глубине комнаты: я по соседству с Милюковым, рядом со мной Соколов, затем Стеклов и почти у стены против Керенского — Чхеидзе.

ШУЛЬГИН. Всем было ясно, что вырастающее двоевластие представляет грозную опасность. В сущности, вопрос стоял — или мы, или они. Но «мы» не имели никакой реальной силы. Ее заменял дождь телеграмм, выражавших сочувствие Государственной думе. «Они» же не имели еще достаточно силы.

Кто это — мы? Сам Милюков, прославленный российской общественности вождь, сверхчеловек народного доверия! И мы — вся остальная дружина, которые как-никак могли себя считать «всероссийскими» именами. И вот со всем нашим всероссийством мы были бессильны. Стеклов и Суханов, неизвестно откуда взявшиеся, были властны.

СУХАНОВ. Разговор начался несколько по-семейному. Они не знали толком, чего именно нам от них нужно, а стало быть, что им с нами делать и как тактичнее обойтись. Но они хорошо знали, что им от нас нужно, и в полуприватных репликах Милюкова деятельно готовили почву для использования Совета в нужных им целях. Милюков стал нудно рассказывать, что в городе анархия, знаете ли, прямо бедствие какое-то, абсолютный развал...

Это хождение вокруг да около надо было немедленно прекращать. Я взял слово и указал, что ломиться в открытую дверь не надо: борьба с анархией ведется и будет вестись, но что отнюдь не в этом заключается основная цель данного совещания. Комитет Думы предполагает создать правительство. Совет рабочих депутатов со своей стороны решил предоставить вам возможность образовать правительство, но как единственный орган, располагающий сейчас в столице реальной силой, желает изложить те требования, какие он от имени всей демократии предъявляет к правительству, созданному революцией. Вот наши условия. И я попросил Стеклова передать документ.