Февраль: Роман-хроника в документах и монологах - Страница 73

— Я хотел поехать за отречением,— сказал Родзянко,— но меня не пустили...

— Я это знаю,— кивнул я ему.— Поэтому действовать надо иначе. Действовать надо тайно и быстро, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь... Надо поставить их перед свершившимся фактом... Надо дать России нового государя, пока они не опомнились... И под новым знаменем собрать все, что можно... для отпора. Я предлагаю немедленно ехать к государю и привезти отречение в пользу наследника. Если вы согласны и если вы меня уполномочиваете...

— Мы согласны,— решительно сказал Милюков.

— Но мне бы хотелось, чтобы поехал кто-нибудь еще...

Они переглянулись.

— Я поеду с вами,— сказал Шульгин.

Мы пожали руки оставшимся и вышли.

В автомобиле на сукне заднего сиденья темные пятна были еще влажными. По мрачной Шпалерной, где нас пытались остановить какие-то заставы и посты, мы рванулись на вокзал.

Здесь было пусто. Революционный народ еще спал. Мы прошли к начальнику вокзала. Я сказал ему:

— Я — Гучков... Нам совершенно необходимо по важнейшему государственному делу немедленно выехать в Псков. Прикажите подать поезд!

Испуганный начальник заявил:

— Есть паровоз... под парами... и салон со спальнями.

— Годится.

Мы вышли на перрон, сели в вагон. В окна замелькал серый день. Мы наконец-то вырвались.

ЗАЛЕЖСКИЙ. Первые сутки после тюрьмы вспоминаются как сплошное коловращение встреч, объятий, собраний, митингов, манифестаций... Состояние восторженное и умиленное... Как-то и верится и не верится в то, что произошло... Но это на улице... Попадаю в Таврический... и тут уже иное. Собственно, еще не знаю, в чем дело, но как-то настораживаюсь... Встречаю товарищей — у них то же самое... Несмотря на обильную жратву и молоко, привозимое бидонами прямо в зал заседаний Совета, ничто не может успокоить в нас этого внутреннего чувства....

Узнав, что я «пекист» 1915 года, выпущенный из тюрьмы, товарищи сообщают мне явку ПК, куда я немедленно и направляюсь... Опять встречи, объятия... Но у большинства тоже мнение: все происходящее перед нами — не совсем то, что требуется пролетариату.

Поздно вечером — первое открытое собрание ПК... Открытое... Но то ли старая привычка конспираторов — «береженого бог бережет», то ли случайное совпадение, собираемся в двух маленьких комнатках на чердаке биржи труда (Кронверкский проспект). Настроение портится еще больше, когда сообщают, что исполком Совета принял формулу «мудрого Улисса» — Чхеидзе о поддержке «постольку поскольку» Временного правительства. После бурных прений решаем: к свержению Временного правительства, а значит, и к борьбе с Советом не призывать, но вложить в формулу «постольку поскольку» иное новое содержание...

Прибежавший из Таврического товарищ приносит весть — думцы ведут какие-то переговоры с членами династии Романовых... Это как взрыв бомбы... Кирилл Орлов — тоже только вчера из тюрьмы,— в арестантской рубахе, ударяя себя в грудь, кричит: «Измена! Нас надули! Нас околпачили!» Решаем: предупредить думцев, что любые комбинации с династией будут восприняты как покушение на завоевание революции и вызовут гражданскую войну. Принимаем официальную резолюцию: «Вести самую беспощадную борьбу против всяких попыток Временного правительства восстановить в какой бы то ни было форме монархический образ правления», лозунги: «Долой династию!», «Да здравствует республика!» — и тут же расходимся по районам и заводам.

СУХАНОВ. Пока Стеклов на пленуме Совета рабочих и солдатских депутатов докладывал о наших переговорах с думским комитетом, я сидел в комнате исполкома.

Напротив меня сидел в шубе, весь белее снега, Керенский. Он явно что-то хотел со мной обсудить. Наконец отвел меня в уединенный угол комнаты и, прижав в буквальном смысле к стенке, начал странную, малосвязную речь:

— Мне сейчас сделали предложение... пост министра юстиции, но я чувствую — мне не доверяют, я все время ощущаю подкопы, подвохи, интриги... Министр юстиции... Это в наших интересах... Как вы полагаете: Совет согласится?

— Александр Федорович, но вы же прекрасно знаете точку зрения исполкома.

— У меня с вами не формальный разговор.

— Александр Федорович, если вы хотите быть министром — бога ради! Я даже думаю, что это может быть полезно. Но только в качестве частного лица. Вам придется сложить с себя звание товарища председателя Совета и покинуть его ряды. Но делать это сейчас считаю небезопасным. Вы заострите вопрос на характере будущей власти, а это не для такого митинга. Вы сорвете не только все наши комбинации с думским комитетом, но и дадите пищу большевикам. Уязвимы вы в этом своем желании, Александр Федорович...

Из зала раздались особенно бурные крики одобрения. Выступал большевик.

— Доклад Стеклова о переговорах с Родзянко и Милюковым,— кричал Шутко,— показывает, куда ведет дело исполком. Власть, которую сейчас держите вы в своих руках, товарищи, отдают буржуазии и помещикам. Вот в чем суть дела! Только дураки могут надеяться, что Родзянко даст народу мир, землю и свободу.

Зал шумел явно одобрительно.

— Нет, не сейчас,— снова сказал я Керенскому.— Это раздует такой огонь слева, который не потушишь.

Керенский презрительно посмотрел на меня и сбросил шубу.

— Учитесь,— спокойно сказал он и вдруг как ужаленный бросился в зал, снова побелев как полотно.

Этот выход напомнил мне артиста из-за кулис на сцену. Я поспешил за ним.

В противоположном конце зала, направо от двери, на председательском столе стоял Чхеидзе и что-то говорил, размахивая руками. От нашей двери туда поспешно пробирался Керенский. Но толпа решительно не поддавалась его усилиям, и, пройдя всего несколько шагов, он взобрался на стол тут же, в конце зала, недалеко от двери, где стоял я. Отсюда он попросил слово для внеочередного заявления. Весь зал обернулся в его сторону. Раздались нерешительные аплодисменты.