Февраль: Роман-хроника в документах и монологах - Страница 78

Председатель кончил свою речь под оглушительные рукоплескания. И передал слово кому-то другому, такому же, как, он. Я пристал к нему, объясняя, что нам надо уехать. В это время другой оратор распространялся:

— Я тоже скажу, товарищи!.. Вот они приехали... Привезли... Кто их знает, что они привезли... Может быть, такое, что совсем для революционной демократии неподходящее... Кто их просил? От кого поехали? От народа? От Совета солдатских и рабочих депутатов? Нет... От Государственной думы... А кто такие — Государственная дума? Помещики... Я бы так советовал, товарищи, что и не следовало бы, может быть, Александра Ивановича даже отсюда выпустить... Вот бы вы там, товарищи, двери и поприкрыли бы...

Толпа задвигалась, затрепетала. Двери закрылись... Это становилось совсем неприятным.

В это время председатель сказал тихонько Гучкову, стоявшему рядом с ним:

— Александр Иванович... А вы очень оскорбитесь... если мы документик-то у вас — того...

В этот момент я узнал председателя: ну, конечно, я видел его в Таврическом, это был большевик, один из деятелей Совета.

Гучков ответил:

— Очень оскорблюсь и этого не позволю...

— Да не нужен нам этот документик-то,— рассмеялся председатель,— захотим... все равно ничего у вас не выйдет.

В это время неожиданно нам протянули руку помощи. Какой-то человек, по виду рабочий, но с интеллигентным лицом, должно быть инженер, стал говорить:

— Вот вы кричите «Закрыть двери!», товарищи... А я вам скажу — неправильно вы поступаете, товарищи... потому что вот смотрите, как с ними — вот с Александром Ивановичем — старый режим поступил... Они как к нему поехали? С оружием? Со штыками? Нет... Вот как стоят теперь перед вами, так и поехали — в пиджачках-с. И старый режим их уважил... Что с ними мог сделать старый режим? Арестовать. Расстрелять... Вот они... приехали... В самую пасть. Но старый режим, обращая внимание... как приехали, ничего им не сделал — отпустил... И вот они — здесь... Мы же сами их пригласили... Они доверились и пришли к нам... А за это, за то, что они нам поверили... и пришли так, как к старому режиму вчера ездили, за это вы — что?.. «Двери на запор!» Угрожаете? Так я вам скажу, товарищи, что вы хуже старого режима...

Ах, толпа! В особенности русская толпа... Подлые и благородные порывы ей одинаково доступны и приходят мгновенно друг другу на смену...

— Мы этих господ задерживать не собираемся,— сказал председатель,— и двери сейчас будут открыты. А хотели мы одного: пусть господа граждане послушают, что говорит народ, именем которого они так часто клянутся... Пропустите!

Мы слезли с Гучковым с «эшафота» по приставной лестнице и по живому образовавшемуся коридору в полной тишине пошли к выходу. Было что-то зловещее и недоброе в этой тишине.

Мы вышли на залитый солнцем и морозом день.

К нам бросился приземистый человек в коже, но не черной, а желтой, как будто интеллигентный рабочий. У него висел револьвер на поясе. Кто он был, я не знаю, но, словом, он объявил, что автомобиль подан... У ступеней подъезда стоял автомобиль под огромным красным флагом. Из окон торчали штыки. Кроме того, два солдата лежали на двух крыльях автомобиля на животе, штыками вперед.

Мы полезли в автомобиль. Человек в желтой коже тоже втиснулся. Он сел против меня, вынул револьвер и сказал шоферу, чтобы ехали. Машина взяла ход, тогда он спросил:

— Куда ехать?

— На Миллионную, двенадцать.

Мы неслись бешено. День был морозный, солнечный...

Город был совсем странный — сумасшедший, хотя и тихим помешательством... пока. Трамваи стали, экипажей, извозчиков не было совсем. Изредка неистово проносились грузовики с ощетиненными штыками. Все магазины закрыты. Но самое странное, что никто не ходит по тротуарам. Все почему-то выбрались на мостовую. И ходят толпами. Главным образом — толпы солдат. С винтовками за плечами, не в строю, без офицеров... На лицах не то радостное, не то растерянное недоумение... Стотысячный гарнизон — на улице... Машина резала эту бессмысленную толпу... Два «архангела» лежали на брюхах, на крыльях автомобиля, и их выдвинутые вперед штыки пронзали воздух... Мне все казалось, что они кому-то выколют глаза. На одной из улиц я заметил единственный открытый в городе магазин: продавали цветы... Много цветов... Вокруг были одни цветы... А люди все покупали и покупали... Очередь за цветами... Боже мой, откуда они? И зачем? Как глупо...

ГУЧКОВ. Машина остановилась за сотню метров от дома 12, чтобы не обращать внимания. Пошли пешком. В подъезде была охрана. Слава богу, догадались! Поднялись. В передней — столпотворение пальто и шуб. Прошли в залу. Все за столом. Посредине — Михаил. Вправо — Родзянко, Милюков, князь Львов; влево — Керенский, Некрасов, Терещенко, кто-то еще.

Все с тревогой поглядывают на окна. Мы сели напротив.

Обсуждали — брать князю престол или нет. Милюков засыпал, вздрагивал, просыпался, опять куда-то проваливался. Видно, не выдержал. Поймав момент, когда он проснулся в очередной раз, Михаил сказал ему:

— Павел Николаевич, вы, кажется, что-то хотели сказать?

— Если вы откажетесь, ваше высочество,— заговорил сразу же Милюков, как будто только и ждал этой возможности,— будет гибель. Россия теряет ось. Монарх — это ось. Правительство без монарха — утлая ладья, которая пойдет ко дну в океане народных волнений. Масса... русская масса... вокруг чего она соберется? Монарх — единственный центр. Если откажетесь — будет ужас... Не будет России.

Излишне эмоционально, но, по существу, верно.

Михаил слушал Милюкова, чуть наклонив голову. Хотя пытался скрыть, но видно было, что боится. Смертельно...